you are still yours.
в голове разрываются минами глухие сомнения, болезненная ярость и бессилие, я отбиваюсь от этих разрушительных ощущений, от беспощадности замкнутого круга и иронии вновь и вновь повторяющихся историй. всхлипываю от той силы, с которой в мыслях взрываются и становятся бесформенной серой крошкой ошеломительно прекрасные слова, трогательно искренние признания, и не выдерживаю, совсем не выдерживаю ласкового медового взгляда В. я бормочу, находясь будто бы в бреду, что-то про покачнувшиеся весы, разбитые миры, оглушающее молчание и пьяные зависимости, неожиданно ударившие сильно и жестко. ничего не спрашивая, В. только накидывает чистое полотенце на мои промокшие от вечернего дождя волосы, пододвигает ближе кружку чая с чабрецом и тихонько сжимает мои пальцы в маленькой узкой ладони. и я так и засыпаю, с теплом ее руки в своей, еще чувствуя соль на воспаленной коже щек, проваливаясь в спасительную непроглядную темноту, как в озеро ледяной черной воды, и последней внятной мыслью отзвучало в висках: отпусти, господи, избави.
а утром я просыпаюсь от звуков осторожных шагов босых ног по полу, под прикрытыми веками пляшут теплые золотистые тени, а кожа пахнет солью и смятыми простынями. поворачиваю голову к свету - он пробивается сквозь оранжевые занавески и расцвечивает пол ослепительными полосками, погружая пространство в уютный прохладный полумрак - чуть потягиваюсь, и на лоб тут же опускаются знакомые узкие ладони, к плечу приникает светлая голова с пушистыми колечками волос, в утреннем свете она кажется объятой облаком чистейшего сияния, я невольно щурюсь и не могу не улыбнуться: голубоглазый ты одуванчик... и меня обволакивают пряное нежнейшее присутствие, запахи кофе с морожеными и корицей, мягкие звуки летнего утра за окном, будто лежишь в гамаке под деревьями в солнечный день и ощущаешь кожей заплатки света, когда он проходит сквозь листву, то становится особенно прозрачным, истончается до хрупкой зеленоватой дымки над головой. и я вспоминаю о том, что я есть нечто гораздо большее, чем сожаление, чем мимолетность. о том, что есть осмысленность и значимость под тонкой кожей запястий, и что мои внутренние деревья цветут не от собственнических мыслей, не от изломанных лихорадочных желаний, а от нежности, от готовности раскрывать ладони и щедро делиться. и моя ли вина в том, что течения меняют ход, жесты тускнеют, и на перекрестках снова, кажется, сломались все светофоры. моя искренность всегда со мной, - думаю я с благодарностью, легко касаясь губами светлой, пахнущей медом макушки.
а утром я просыпаюсь от звуков осторожных шагов босых ног по полу, под прикрытыми веками пляшут теплые золотистые тени, а кожа пахнет солью и смятыми простынями. поворачиваю голову к свету - он пробивается сквозь оранжевые занавески и расцвечивает пол ослепительными полосками, погружая пространство в уютный прохладный полумрак - чуть потягиваюсь, и на лоб тут же опускаются знакомые узкие ладони, к плечу приникает светлая голова с пушистыми колечками волос, в утреннем свете она кажется объятой облаком чистейшего сияния, я невольно щурюсь и не могу не улыбнуться: голубоглазый ты одуванчик... и меня обволакивают пряное нежнейшее присутствие, запахи кофе с морожеными и корицей, мягкие звуки летнего утра за окном, будто лежишь в гамаке под деревьями в солнечный день и ощущаешь кожей заплатки света, когда он проходит сквозь листву, то становится особенно прозрачным, истончается до хрупкой зеленоватой дымки над головой. и я вспоминаю о том, что я есть нечто гораздо большее, чем сожаление, чем мимолетность. о том, что есть осмысленность и значимость под тонкой кожей запястий, и что мои внутренние деревья цветут не от собственнических мыслей, не от изломанных лихорадочных желаний, а от нежности, от готовности раскрывать ладони и щедро делиться. и моя ли вина в том, что течения меняют ход, жесты тускнеют, и на перекрестках снова, кажется, сломались все светофоры. моя искренность всегда со мной, - думаю я с благодарностью, легко касаясь губами светлой, пахнущей медом макушки.