you are still yours.
от некоторых песен можно только бессильно складывать ладони на коленях, смотреть на исполосовавшие их морщинки и чувствовать, как изнутри поднимается печаль, просачивается сквозь пальцы сотней крохотных птиц, распадается на мимолетные горькие улыбки, на горсти звуков. от некоторых слов можно только молча ронять слезы на подлокотник кресла и ощущать лишь бесконечную тяжелую усталость. никакого звона разбитых вещей, никакого глухого больного рычания, никаких подранных костяшек пальцев.
вот бы обернуться миром, как коконом, вот бы взрастить этот мир в груди, дать ему расцвести, заполнить все темные углы, выгнать из щелей все лихорадочные мысли, все бессмысленные и глухие мольбы, все обреченные сожаления. чтобы мир этот вырос из тебя и был тобой, обнимал все вокруг, легко касался лиц и так же легко улетал прочь, будто утренний ветерок после страшного сна. вот бы наполнить его всеми красками, самыми светлыми наваждениями, отблесками любимых мест, прикосновениями осторожных рук. чтобы в нем не было никаких привязанностей, никаких нитей, никаких лент-обещаний.
К. уже который день остается у меня на ночь, с тревогой заглядывает в глаза и старается быть не больше, чем в метре от меня. подходит, берет за руку и тихо говорит: давай потанцуем? и я кладу отяжелевшую от усталости и неясных теней голову на знакомое, пахнущее чем-то искусственным плечо, и мы медленно двигаемся по комнате совсем не в такт музыке. К. гладит мои посветлевшие от жаркого солнца волосы и шепчет: все будет хорошо, ты будешь живой, ты будешь живой.
вот бы обернуться миром, как коконом, вот бы взрастить этот мир в груди, дать ему расцвести, заполнить все темные углы, выгнать из щелей все лихорадочные мысли, все бессмысленные и глухие мольбы, все обреченные сожаления. чтобы мир этот вырос из тебя и был тобой, обнимал все вокруг, легко касался лиц и так же легко улетал прочь, будто утренний ветерок после страшного сна. вот бы наполнить его всеми красками, самыми светлыми наваждениями, отблесками любимых мест, прикосновениями осторожных рук. чтобы в нем не было никаких привязанностей, никаких нитей, никаких лент-обещаний.
К. уже который день остается у меня на ночь, с тревогой заглядывает в глаза и старается быть не больше, чем в метре от меня. подходит, берет за руку и тихо говорит: давай потанцуем? и я кладу отяжелевшую от усталости и неясных теней голову на знакомое, пахнущее чем-то искусственным плечо, и мы медленно двигаемся по комнате совсем не в такт музыке. К. гладит мои посветлевшие от жаркого солнца волосы и шепчет: все будет хорошо, ты будешь живой, ты будешь живой.